шпили замка ветрами брошены.
тёмно-алое небо пенится,
распадаясь на яд и дым,
в землю ливнем роняя ржавчину,
словно горсти брусники ссохшейся;
я вдыхаю их запах тления,
ты стоишь за кольцом могил.
чёрный пепел оградки рушится.
(здесь живым лишь твой взгляд останется.)
лунный нимб плачет стылой известью,
кроя кости и черепа.
твоих губ в бледно-синем кружеве
невозможно коснуться пламенно,
как восхода ладоням призрачным,
нежно греющим каждый шрам,
не скользнуть в сны морей покинутых —
в вечных льдах их сердца покоятся.
холод плеч моих листья трепетно
укрывают, опав с ветвей;
под ногами вздыхают лилии
(это ты их принёс к надгробию).
крыльям света, что в ранах теплятся,
не воспрять, не прильнуть к тебе,
взрезав пульса бутон ослабленный —
вновь он глухо вспухает в терниях.
ты ведь помнишь цветки той ярости,
что, врастая в чертог костей,
рдела маком и кровью сладостной,
билась каплями драгоценными,
твоих глаз облачая абрисы
сквозь туманность в огонь и медь?
в поцелуях кинжала — искренность,
терпкость слёз, с твоих век спадающих.
мной храним каждый всплеск мгновения,
что на коже провёл черту.
эта боль тобой снова призвана.
полумесяц за башни катится,
за дыханием звёзд размеренным
серебром обрамляя путь.
в мгле полночной пустеет кладбище,
шпили замка веками сколоты.
тёмно-алое небо пенится
на руках, обращаясь в дым.
стебли лилий едва сверкающих
обвивают плиту надгробную.
моя память твой призрак преданный
будет ждать в тишине могил.
баю-бай, сомкни же веки.
спи, дитя, пусть будет крепким
тихим скрипом колыбельки
обернувший тебя сон.
засыпай - под песни ветра,
в час недобрый, в час свирепый,
когда птиц смолкает лепет
о грядущем и былом -
их мольбой исход предсказан.
спи - под мёд певучих сказок.
хвоей в саже неба вязнут,
корчась в пятнах, миражи.
мрак ползёт к глазам повязкой.
лес обманчив, лес неласков -
поводок чащоб опасных
не сорвать с себя живым.
паутиной тропы жмутся,
их добыча - встречный, путник,
зверь, в силки скользнувший юрко;
только гиблым путь прослыл.
стало голо, стало пусто.
потому - усни; почувствуй,
как спешат тебя окутать
сотни лап из наших спин!
спи, наш милый, спи недвижно.
мы так ждали! в дрёме хижин
ждали мглы, чтоб солнца рыжий
лик спустился в темноту;
даже он нас зло страшится.
пасти к горлу - ближе, ближе.
вздох, что бьётся с твоей жизнью,
так приятен нам на вкус!
лезет шорох в дом украдкой,
тьма крадётся к люльке, к пяткам.
так спокойно и так сладко
спать у чудищ на руках!
полночь страхом стены красит,
свечи тлеют, свечи гаснут...
что ж ты плачешь, наш прекрасный?
прекращай
уже
дышать.
снизу блёкнет луна в слабых отсверках перебежек
перламутровых гребней, в чьём свете плывёт асфальт.
утро будет другим, и ты в нём не очнёшься прежним.
твоя тень - тонкий жгут - отколовшийся пласт зари -
тает вместе с тобой, погружаясь в метаморфозы.
этот мир бессистемен - к чему подражать иным?
с фонарей льётся дым, и гудит обветшалый космос.
из динамиков стен раздаётся чуть слышный гул.
ты один. тебя нет - в это можно сейчас поверить.
время ватным плащом глушит пульс, каждый вздох, сумбур,
застывает ручьём, в брюхе парка скрипит качелью;
оголённой проводкой вскрываясь внутри и вне,
стебли вечности тянутся стигмой на голом фоне -
от затопленных небом ладоней сухих ветвей,
обездвиженных синтезом пепла и монохрома,
что закрылся шатром, развернув волокнистый щит,
до фрагментов земли, в крошку снега и в лёд обутых.
простынь города рвётся, намётка его трещит.
магистрали молчат, как молчит светофорный рупор.
отголосок рассвета по крышам пятном разлит;
чему срок - один шаг, не положено возвратиться.
в тишине гаснет небо - ты вновь исчезаешь с ним,
ты уже в этот миг самый первый из всех счастливцев.
Ты был речью и ожил в речи, рассыпаясь — как снег, как бусы. Мир красив, но безлик; конечен. Тебя создал язык искусства —
как и ты, он заре подобен (спит во взгляде оттенок маков), завес мглы не прорежет словом; не молчит, но являет знаки,
словно жестом — слепым, коротким — плавников волны крошат пену.
Брызги — вальс в потонувших нотах,
вязь, слетевшая с рифм сонетов,
перелив, как и твой — протяжный, эхом шепчущий — мягко, зыбко.
Водный саван над телом сглажен, только вряд ли возможно выплыть из песка, что зацвёл на мили; лишь принять — говорить и слушать.
Звуки тают в перинах ила, голос — в гальке, пригретой сушей.
Мир был явью — ты дал ей имя.
Мир был тьмой, и ты поднял факел.
Небо стелется цветом лилий; его облик — хрусталь и наледь, что разбился, нахлынув разом светом в нитях прозрачно-тонких; как они — ты способен ранить, как их дух — чью-то суть затронуть,
не движением — фразой; мыслью (твоей мыслью родятся боги), что гудит океаном, мысом, и в единстве, и в рассинхроне, льётся в трелях созданий певчих и, как ток, из материй рвётся...
Ты был речью,
и будешь речью,
пока пеплом не станет солнце.
